Машенька

Рассказ о первой, украденной войной любви.

Неоплаканная любовь

Она сидела и плакала. Я никогда не видел её даже грустной, а тут на тебе – Машенька плачет. Всегда доброжелательная, полна энергии. Мне иногда даже казалось, что у неё где-то внутри моторчик приделан.

Невысокая, худенькая, она у нас работает кладовщицей. По возрасту её нужно было называть Марьей Ивановной, но не получалось как-то по имени отчеству. Всем нам она казалась ровней. И вот эта наша Машенька сидела и вытирала вытекающие из её глаз слёзы.

У меня у самого настроение было не совсем хорошее, словно осенняя погода. Но видя такое Машенькино состояние – нужно было что-то делать.

– Марья Ивановна, – говорю ей. – На улице полно воды, а ты ещё в кабинете сырость разводишь. Давай завязывай с этим мокрым делом, – решил я перевести эту грустную ситуацию на шутливые рельсы.

Машенька только рукой махнула в мою сторону. Отстань мол. Первое, что пришло в мою голову, – у Марии Ивановны недостача на складе.

– Ну чего ты, – говорю ей. – Что случилось-то?

Машенька как-то немного успокоилась. Зажала в руке влажный носовой платок, которым она вытирала набегающие слёзы, и горестно произнесла:

– Беда у меня, – и снова стала вытирать наворачивающиеся слёзы.

– Что за беда? – спрашиваю её. – Может, кто обидел?

– Да нет, – отвечает она. – Это я любовь свою оплакиваю.

Ну, думаю, совсем рехнулась, старая. Ей уже пора похоронные принадлежности собирать, а она про любовь говорит.

– Да скажи ты толком, что случилось? – усаживаясь рядом с ней, спросил я.

– А то и случилось, – произнесла она, положив руку с платком себе на колени. – Сегодня я свою любовь схоронила.

Всю войну ждала

Больше вопросов я не задавал, а просто сидел и смотрел на неё и думал – захочет, сама расскажет. А Машенька посмотрела куда-то в сторону, глубоко вздохнула, ещё раз провела носовым платком по своим щекам и грустно произнесла:

– Любила я его, всю жизнь любила…

…Мы тогда совсем молодыми были. В одной деревне родились и учились. Когда повзрослели – вместе начали рассветы встречать. Мать не один раз на утренней зорьке меня с веником встречала. А отец только вздыхал, видимо, вспоминал свою молодость, да говорил: «Смотри у меня».

Мы взрослели. К осени хотели сыграть свадьбу. Но наши планы нарушила война. Будь она не ладна. В первые же дни парней и мужиков начали призывать в армию. Моему Василию тоже повестка пришла. Провожали всей деревней. Были слёзы-обещания. Я обещала, что буду ждать. Он обещал, что по-быстрому разобьют немцев и он вернётся. Но по-быстрому не получилось. Я писала ему письма – он, как положено, отвечал. Так прошёл год, второй, третий. Постепенно письма с ответами стали приходить всё реже и реже. А в конце войны я узнала, что Вася мой стал Героем Советского Союза. Радовались за него всей деревней. Некоторые меня уже стали называть Машкой-героиней. Я на это не обижалась. Я тоже радовалась вместе со всеми и ждала после Победы возвращения своего Василия домой.

Смелая дорогу перешла

В начале июля нам сообщили, что такого-то числа будем встречать героя. Суматоха была страшная. Даже улицу, по которой должен был проехать герой, прибрали. И вот, стоим мы, всей деревней, по обе стороны дороги. Я в первом ряду. В нарядном платье , с букетом цветов в руках. И тут слышу, кричат: «Едут, едут!».

Смотрю, тройка лошадей со стороны города мчится, нарядная такая, запряжённая в коляску с откидным верхом, и Вася в ней сидит, а рядом с ним какая-то белобрысая дама. Я поначалу подумала – сопровождающая какая или ещё кто. Стою. Машу букетом. Сейчас, думаю, тройка остановится. Но тройка пронеслась мимо. И только после я узнала, что эта белобрысая была женой Василия. Вот тебе и Машка-героиня. Оказалось, что другая заняла моё место.

Если б не было войны

Я тогда долго не могла успокоиться. Но, как говорят, время лечит, и я понемногу стала успокаиваться. Прошло несколько месяцев со дня приезда нашего героя. И тут как-то я уже легла спать, слышу – знакомое постукивание в дверь. Со времени отъезда Василия на фронт мне никто так не стучал. Может, почудилось, думаю. Нет, стук повторился. Я накинула что попалось под руку на плечи и пошла узнавать, кого это там нелёгкая принесла. Открываю дверь, и от увиденного ноги перестали держать меня. Кое-как справилась с собой. Стою и слова вымолвить не могу. А он такой нарядный, как в первый день приезда. Звездочка Героя на груди блестит при лунном свете.

– Тебе чего? – спрашиваю его, когда немного успокоилась. – Ты, Вася, наверно, в ночи двери перепутал. Не туда завернул.

– Прости меня, Машенька, – говорит он. – За всё прости. Понимаешь, получилось так.

Я стояла, смотрела на него, когда-то бывшего моего Василия. Как изменился-то он, думала. Совсем другой человек. Только оболочка прежняя.

– Да понимаю я, Вася. Всё понимаю. Понимаю, что получилось так. А ежели уж получилось, так хоть бы письмом сообщил, чтобы я не ждала и не надеялась. И зачем же ты, Вася, ко мне пришёл, я вот этого никак понять не могу. Ты теперь Герой, видный человек. А я кто? – Машка, да и только. А у тебя теперь жена есть. Ночью ты должен с ней быть, а не шастать, как вор, по чужим избам. Ну, а ежели уж поговорить со мной захотел, так это нужно было сделать днём. Я бы тебя тогда как Героя встретила. Поговорили бы.

Он стоял, опустив голову, и молчал. Видно, нечего ему было сказать.

– Чего же ты молчишь? – спрашиваю его. – Видно, на фронте легче было? Эх ты, герой! – только и сумела я сказать ему напоследок.

А вскоре я уехала из той деревни. Вышла замуж. Родила детей. Но, как говорят, первая любовь, а она у меня и была первой, не забывается. А, может быть, она у меня и была бы эта первая-то любовь единственной – не будь этой проклятой войны…

Машенька умолкла. Я тоже сидел и молчал, думая о том, сколько же судеб переломала эта проклятая война. А Машенька сидела и тихонько вздыхала. Видно, ей легче стало после того, как она хоть с кем-то поделилась своей тайной. Тайной о первой, а возможно, единственной, ушедшей навсегда любви.

Борис ГОРШЕНИН